Можно ли повторить опыт модернизации восточноазиатских «тигров», новых индустриальных стран (НИС) Восточной Азии? Вопреки распространенным в России и в мире в целом утверждениям, будто и другие страны могут совершить такой же прыжок в «первый мир», автор подчеркивает уникальность опыта этих стран. Их успех явился результатом исключительного сочетания внешних и внутренних факторов, которые существовали в регионе в 1960–1980‑х гг. В статье сделан упор именно на внешние факторы, которые способствовали этому успеху. Первым и главным из них была холодная война. Стратегия «сдерживания коммунизма» побуждала Соединенные Штаты Америки способствовать «построению» хорошего капитализма в качестве альтернативы советскому и китайскому влиянию. Вторым внешним фактором быстрой модернизации НИС явилась зависимость их деловых и политических элит от США в условиях холодной войны. Такая зависимость вынуждала их использовать ту модель экономического развития, которая соответствовала американским стратегическим интересам. Третьим внешним фактором успеха рассматриваемых стран явились структурные изменения в экономике США и других развитых стран в сочетании с неоконсервативным социальным реваншем капитала в борьбе против организованного рабочего движения. Открытие внутренних рынков стран Запада для промышленных товаров из НИС Восточной Азии не только содействовало их ориентированной на экспорт индустриализации, но и «усмирению» профсоюзов на Западе.
Рассматривая указанные внешние факторы модернизации азиатских НИС, автор приходит к выводу о том, что, поскольку данные факторы ныне отсутствуют в других развивающихся регионах, повторение восточноазиатского опыта не представляется возможным.

В статье рассматриваются стратегические замыслы и практические действия современного китайского руководства, направленные на реализацию политической установки по превращению Китая в «великую морскую державу». Авторы анализируют процесс теоретического осмысления китайскими научными и политическими кругами значимости морского пространства, формирования принципов морской политики руководства КНР, стратегические документы и конкретные планы Пекина, направленные на развитие морской деятельности во всех ее проявлениях, возникающие при этом проблемы и достигнутые результаты. Авторы приходят к выводу, что, несмотря на активную «морскую риторику», глобальное морское пространство не находится в главном фокусе китайской политики, которая сегодня ориентирована в сторону Евразийского континента. Для руководства КНР «превращение Китая в великую морскую державу» – не самоцель, не путь к достижению мировой гегемонии, а одно из средств для решения задач внутреннего развития страны. Главные усилия Китая направлены на изучение океана, юридическую и техническую подготовку к освоению глубоководных ресурсов, охрану окружающей среды, отстаивание прав и интересов Китая на море. При этом «ближние моря» Пекин рассматривает как «жизненно важные» для обеспечения своей экономической и военно‑политической безопасности, а поэтому Китай ведет себя на их пространстве наступательно, активно и бескомпромиссно. Хотя морская политика КНР сегодня ориентирована главным образом на достижение экономических целей, морская экономика страны в последнее десятилетие развивалась более низкими темпами, чем экономика страны в целом. Китаю предстоит еще многое сделать, чтобы эффективно использовать не только собственное морское пространство, но и огромные ресурсы Мирового океана для реализации амбициозных целей и задач развития страны.

Статья посвящена анализу индийских подходов к морским пространствам. Рассматривается эволюция восприятия экспертными и политическими кругами Индии регионального пространства. В этой эволюции автор выделяет несколько этапов: субимперский, в рамках которого Индия рассматривалась как доминирующая сила в регионе и центр субимперии в составе Британской империи; период холодной войны, когда Индия обращала основное внимание на укрепление своих позиций на международной арене путем наращивания связей с африканскими и ближневосточными государствами, при этом стараясь сохранить выгодный для нее статус‑кво в Южной Азии; и период после окончания холодной войны, в течение которого Индия переосмыслила стратегические приоритеты и выработала собственный подход к членению регионального пространства, основанный на традиционном взгляде на мир, который можно представить в виде системы концентрических кругов, центром которой является Индия. В статье отмечается, что индийские авторы испытывают определенные проблемы, пытаясь вписать в рамки этой схемы океанские пространства, и рассматриваются возможные варианты решения этой проблемы, предложенные индийскими экспертами: принципиальный отказ от концепции концентрических кругов применительно к морским пространствам и создание отдельной «морской мандалы», учитывающей специфику региона Индийского океана. Автор предлагает свой вариант членения пространства Индо‑Тихоокеанского региона (ИТР), основанный на подходе индийского ученого К.Р. Сингха, предложившего в свое время пространственное деление региона Индийского океана; этот вариант позволяет учесть различие в отношении индийских политических элит к различным субрегионам и выделить причины, по которым это различие возникло.

Начало нового десятилетия в 2020 г. вызвало череду драматичных событий по всему миру. В центре внимания статьи – Китай и его экономическая роль в Азии в новых реалиях торговой войны Трампа, вспышки коронавируса, а также деглобализации, которая началась после финансового кризиса 2008–2009 гг. Деглобализация понимается как постепенное уменьшение роли внешних факторов в экономическом развитии, которое наблюдалось на глобальном уровне и было особенно заметным в Китае в 2010–2019 гг.
Деглобализацию мы также видим как процесс регионализации, формирующий более тесные отношения сотрудничества между соседними государствами. Китайская инициатива «Пояс и путь» (ИПП) может рассматриваться как источник деглобализации, питающий консолидацию национальных государств в Азии – с целью подготовки более благоприятной почвы для строительства будущего этой части света. В этом смысле ИПП можно посчитать проектом, противостоящим либеральной глобализации, не давшей удовлетворительных экономических и социальных результатов.
Нынешние кризисы – хорошее испытание для сотрудничества Китая с его соседями, а также воплощения идей коллективного самообеспечения, диалога «Юг – Юг», ведущей роли национальных государств в экономической модернизации, идей, которые были популярными до воцарения либеральной глобализации в 80–90‑х гг. прошлого века. На глобальном уровне это могло бы подразумевать возвращение к документам ООН об экономических правах и обязанностях государств, кодексе поведения ТНК и т. п.

Целью данной статьи является анализ особой роли совместных предприятий и других форм стратегических альянсов в области прямых иностранных инвестиций (ПИИ), осуществляемых китайскими транснациональными корпорациями в Центральной Африке. После изучения того, в какой степени использование совместных предприятий Китая и Запада помогло китайским фирмам улучшить свои технические и управленческие навыки как на внутреннем, так и на внешнем рынках, основное внимание переключается на членов Экономического сообщества стран Центральной Африки (ЭКОЦАС). Автор приходит к выводу, что совместные предприятия ста ли для китайских транснациональных компаний основным каналом ПИИ, чем подтверждает гипотезу о том, что в исследуемом регионе эта стратегия позволяет китайским ТНК обеспечить гарантированные поставки сырья (нефти и таких продуктов горнодобывающей промышленности, как медь, кобальт, золото и алмазы). В рамках т. н. пакетных сделок она связывает ПИИ, китайскую программу помощи и торговли, также известную как «ангольская модель». Это позволяет завоевывать внешние рынки для технологий и промышленных товаров, созданных по программе «Сделано в Китае»), а также, пусть и в меньшей степени, приобретать стратегические активы (бренды, технологические инновации, управленческие навыки). Приверженность китайских государственных ТНК принципу «пакетных сделок», по-видимому, является краеугольным камнем стабильности и устойчивости китайских ПИИ в Центральной Африке и в целом на континенте. Завершается статья выводом о том, что ожидаемый приток китайских ПИИ в Центральную Африку будет способствовать процессу устойчивого развития стран – получателей помощи при условии надлежащего политического и экономического управления. Одним из предварительных условий этого является достижение институциональных изменений, подразумевающих переход на государственном уровне от рентоориентированного поведения к развитию. Результатом такого перехода могло бы стать расширение возможностей для инженерного потенциала, осуществляемого путем укрепления человеческого капитала и переговоров о передаче интеллектуальной собственности и технологий с партнерами из развивающихся стран, особенно из стран БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и ЮАР).

В 2013 г. Китайская Народная Республика вступила во второй этап внешнеэкономической открытости. Если на первом этапе, стартовавшем в конце 1970‑х гг., в качестве неотъемлемого составного элемента общей политики реформ Китай ориентировался прежде всего на привлечение из‑за рубежа техники и технологий, знаний, капиталов, то на новом этапе как минимум равновеликой задачей становится массовое продвижение за рубеж китайских капиталов, товаров, услуг, технологий. Одним из важнейших элементов данного этапа явилось создание экспериментальных зон свободной торговли (ЭЗСТ), призванных помочь Китаю освоить наиболее передовые мировые правила и нормы ведения торговли, инвестиционной деятельности, международных финансовых операций.
Первая такая зона была создана в 2013 г. в Шанхае. В самом конце 2014 г. учреждены ЭЗСТ в Тяньцзине, Фуцзяни и Гуандуне. Далее последовало создание зон еще в семи провинциях КНР (5 из которых – во внутренних и западных регионах страны). В 2018 г. провозглашен зоной свободной торговли остров Хайнань, а летом 2019 г. ЭЗСТ были учреждены еще в шести регионах Китая.
Экспериментальные зоны свободной торговли Китая существуют уже более шести лет. Ими накоплен разнообразный опыт функционирования, внедряемый и в общегосударственную практику и частично отраженный в данной статье.
Основное внимание в статье уделено Шанхайской ЭЗСТ. Показаны изменения ее формата, особенности развития на начальном этапе 2013–2015 гг., в динамичный период 2016–2017 гг. и в обстановке усложняющихся внешних условий хозяйствования (2018–2019 гг.). Статья подготовлена на базе оригинальных источников на китайском языке, включая официальные статистические материалы Шанхая. Полезная информация была также получена в ходе посещения Шанхайской ЭЗСТ в апреле 2019 г., организованном при содействии Генерального консульства РФ в Шанхае.

В статье анализируются основы внешнеполитического курса Азербайджана на современном этапе. Главное внимание уделяется документальному обоснованию внешней политики, политико‑правовым основам внешнеполитической стратегии, ключевым организациям в данной области. Приводится анализ наиболее значимых направлений внешнеполитического курса Азербайджанской Республики. Отмечается, что республика пытается найти новый баланс в регионе и мире, прагматично поддерживая контакты с главными игроками региона: Россией, США, Турцией и Ираном.
При этом во внешнеполитических документах Баку особый акцент делается на взаимодействии с Западом, в частности, наблюдается укрепление не только в рамках доктринального взаимодействия с НАТО и ЕС, но и постоянные контакты по всем политическим, экономическим и военным линиям. Кроме того, руководство Азербайджана уделяет особое внимание проблеме Нагорного Карабаха. В статье также показано, что основополагающие документы, определяющие внешнюю государственную повестку, хоть и являются в достаточной мере западноориетированными, в то же время отражают амбициозность Азербайджана в контексте становления в качестве регионального центра силы. На данный процесс оказывают влияние и внешние акторы, в частности Турецкая Республика. Было определено, что территориальный вопрос, логистическая и военная проблематика, региональные и мировые политические тенденции являются индикаторами, благодаря которым можно наблюдать трансформацию внешнеполитического курса Азербайджана. В контексте двусторонних отношений Азербайджана и России выявлено, что взаимодействие между странами представляется значимым для обоих государств с точки зрения обеспечения безопасности на Южном Кавказе.

Разница в трактовках понятия «Центральная Азия» (ЦА) и в определении ее географических границ говорит о незавершенности процесса формирования этой части постсоветского пространства в качестве региона. Регионализацию как эффективную форму отстаивания и продвижения странами своих интересов отличает в ЦА многоуровневый характер. Он включает в себя стремление республик продвигать свои национальные интересы в качестве суверенных государств, развивать в рамках интеграционных процессов торгово‑экономическое и политическое взаимодействие, подключаться к различным интеграционным инициативам и надгосударственным проектам с широким кругом внерегиональных участников. Попытки государств ЦА развить внутрирегиональное взаимодействие в период с 1994 по 2005 г. не увенчались успехом. Но уже с 2017 г. популярность в ЦА набирает идея «новой интеграции» в рамках планируемого к созданию Союза центральноазиатских государств. На роль «регионообразующих» стран претендуют Казахстан и Узбекистан – два ядра, вокруг которых возможно развитие гипотетической региональной интеграции. При этом внешнеполитическое позиционирование Казахстана и Узбекистана, их подходы к проблемам безопасности определенным образом различаются, как неодинаковы в экономическом и социальном планах их соседи по региону; несопоставима и ресурсная база каждого из них. Остаются поэтому факторы, препятствующие регионализации и интеграции. В их числе – центробежные устремления стран ЦА, которых притягивают не соседи по региону, а внешние партнеры и рынки, международные финансовые институты и донорские структуры. Имеются и объективные препятствия, тормозящие регионализацию, включая и то обстоятельство, что республики региона неохотно делятся обретенным после распада СССР суверенитетом в пользу надгосударственных структур – действуют ли они в масштабах постсоветского пространства или же их планируется ограничить рамками региона ЦА.

В статье рассматриваются возможности улучшения доступа российских товаров на внешние рынки с помощью региональных торговых соглашений. Участие в таких соглашениях приобрело в текущем столетии массовый характер, в их рамках перемещается уже около двух третей трансграничных товарных потоков. Основная особенность развития регионализма в нынешнем веке – проинтеграционный характер заключавшихся соглашений, которые не ограничиваются договоренностями о зонах свободной торговли товарами, а охватывают широкий круг вопросов торговли услугами, инвестиционного сотрудничества, конкуренции, экологии, трудовых стандартов, т. е. предусматривают движение в сторону повышения институциональной однородности экономик. Россия до последнего времени ограничивалась решением задач сохранения и развития экономических связей на постсоветском пространстве и только после создания Евразийского экономического союза начала проявлять интерес к подписанию им соглашений о свободной торговле со странами дальнего зарубежья. К настоящему времени ЕАЭС заключил соглашения о свободной торговле с рядом стран, ведет переговоры о ЗСТ еще с несколькими государствами. Заметных результатов, выражающихся в существенном снижении тарифных барьеров на совокупности внешних рынков, интеграционная политика ЕАЭС пока не принесла: действующие и намечаемые интеграционные проекты позволят России пользоваться тарифными преференциями менее чем на одной десятой глобального рынка. Возможные новые соглашения союза о преференциальной торговле со странами АСЕАН могут лишь незначительно помочь России в расширении ее масштабов, а создание либеральных экономических партнерств типа «ВТО плюс» в российскую интеграционную повестку не входит. Нет и намерений продвинуть в ЕАЭС идею формирования ЗСТ с крупнейшими торговыми партнерами России – ЕС и Китаем. Делается вывод о том, что России жизненно необходимо решать задачу повышения конкурентоспособности обрабатывающих отраслей экономики, без чего дальнейшее облегчение доступа на внешние рынки с помощью соглашений о свободной торговле может оказаться невозможным.

Эволюция СЭВ рассматривается с использованием концепции жизненного цикла. Вхождение в отдельные этапы жизненного цикла зависит от соответствия интеграционных институтов внутренним и внешним факторам развития стран-участниц, соотношения интеграционной и национальной идентичности. Анализ СЭВ позволяет оценить динамику важных для России современных интеграционных проектов.
Главными причинами провала СЭВ стала переоценка роли плановых инструментов и недооценка важности монетарных инструментов, коллективное импортозамещение (автаркия) и технологическая слабость, прежде всего СССР как лидера интеграционного процесса. Для модернизации своей промышленности страны СЭВ в условиях разрядки наращивали импорт оборудования из стран Запада. Возникающую в связи с ростом внешнего долга проблему бюджетного дефицита страны были вынуждены решать путем повышения цен на потребительские товары и услуги, что вызывало социальное недовольство. Задержки с рыночными реформами усугубляли ситуацию. Начавшаяся в 1985 г. в СССР перестройка повлекла кардинальные изменения во внутренней и внешней политике и дала «зеленый свет» рыночным преобразованиям в странах ЦВЕ.
Несмотря на неудачу, СЭВ внес заметный вклад в развитие мировых процессов регионализации. Он был частью биполярного мироустройства и поддерживал стратегическую стабильность в мире, способствовал совершенствованию институтов европейской интеграции, особенно в части планирования интеграционного процесса и создания механизмов сближения уровней развития и благосостояния странучастниц.
Опыт СЭВ показал, что для соответствия нараставшей сложности международных экономических отношений необходимо создавать соответствующие им интеграционные и национальные институты стран‑участниц. Центральным вопросом эффективности интеграции является обретение странами‑участницами такой специализации не только в рамках интеграционного объединения, но и мировой экономики в целом, которая обеспечит получение ими устойчивого дохода.
Современные интеграционные объединения будут в ходе эволюции менять функции и институты, состав участников, входить в более крупные альянсы, но вряд ли будут исчезать из мировой экономики, как СЭВ.

В статье поднимается вопрос о том, является ли участие ФРГ в урегулировании вооруженного конфликта в Мали частным кейсом или отправной фазой выстраивания новой политико‑военной стратегии Германии в Африке. В данной связи исследуются основные параметры применения бундесвера на континенте в 1990‑е – середине 2010‑х гг. Подчеркивается важность сомалийского направления, раскрываются «узкие места» военных усилий, прилагаемых здесь ФРГ, и их детерминированность. В сопоставлении с Сомали изучается германская линия по урегулированию конфликта в Мали на первом (2013–2015 гг.) и втором (с 2016 г.) этапах ее развития. Раскрываются особенности и промежуточные результаты использования бундесвера в составе миссий EUTM Mali и MINUSMA. Показывается резкий рост объемов военного присутствия Германии в Мали с середины 2010‑х гг., выделяются основные причины этой тенденции. Исследуется «эффект переплескивания» от усилий ФРГ на малийском направлении в странах Северной Африки (на примере Алжира) и государствах «Сахельской пятерки» в целом. Особое внимание уделяется развитию и перспективам двусторонних отношений ФРГ с Буркина‑Фасо и Нигером. В статье обращено внимание на концентрацию усилий Германии к началу 2020‑х гг. в частях Африки, относимых к зоне традиционного влияния Франции. Делается вывод о значимости Сахельского региона как площадки для отработки новой политико‑военной стратегии Германии в Африке, и дается характеристика ее черт.

В статье анализируются процессы трансформации лидеров повстанческих движений и племенных ополчений («полевых командиров») в руководителей политических партий и высокопоставленных чиновников после окончания гражданской войны (1991–2002) в Сьерра‑Леоне. Указывается, что возможности для антиправительственной (или, напротив, проправительственной вооруженной группировки) превратиться в официально признанную политическую организацию, а для недавних полевых командиров – возглавить ее, чтобы выстраивать дальнейшую политическую карьеру, появляются либо в случае победы мятежников, либо после подписания мирного соглашения (как это было в Сьерра‑Леоне) и начала интеграции бывших боевиков в послевоенное общество. Нередко именно реализация программ разоружения, демобилизации и реинтеграции позволяет недавним повстанцам и их лидерам избежать наказания за совершенные во время конфликта преступления.
Вместе с тем возможность «получить прощение» – не единственный стимул для превращения полевых командиров в политического деятеля «мирного времени». Известно, что обретение политической власти в африканских странах влечет за собой доступ к различным источникам обогащения, и, поскольку формирование и деятельность вооруженных группировок требуют от их лидеров организационных способностей, предприимчивости и даже харизматичности – наряду, конечно, с менее позитивными чертами характера, – многие полевые командиры, еще не насытившиеся властью и не укрепившие свое материальное положение, стараются «адаптировать» свой военный опыт к мирным условиям.
Испытанный способ мирного обретения власти – участие в президентских и парламентских выборах. Предполагается, что выстраивание недавними повстанцами политической карьеры в контексте миростроительства должно предотвращать раскручивание очередной спирали насилия, однако это далеко не всегда так: привыкшие к достижению целей военными средствами, они и в мирной жизни нередко пытаются решать политические вопросы посредством оружия. В статье делается попытка рассмотреть причины «приверженности» миростроительству одних недавних полевых командиров и неспособности добиваться политических целей мирными средствами – других.

Настоящая статья посвящена исследованию языковой традиции берберов, являющихся автохтонным населением Северной Африки. Берберы, сохранившие богатые традиции устной речи, на фоне активизации на рубеже XX–XXI вв. движения за самоопределение, свои культурные и языковые права развернули широкомасштабную деятельность, направленную на восстановление национального письменного языка. Автор выдвинул предположение о том, что необходимость разработки стандартизированной письменной формы была отчасти обусловлена стремлением берберов закрепить официальный статус своего языка в Конституции.
Автор отмечает, что обострение т. н. берберского вопроса в конце XX в. подстегнуло интерес исследователей к берберскому письменному наследию.
Большую часть дошедших до нас берберских рукописных документов составляют тексты (главным образом религиозного характера), записанные при помощи арабского алфавита между XV и началом XX вв. Изучение условий их создания и областей применения показывает, что эти тексты играли заметную роль в распространении религиозных и научных знаний среди берберов. Делается вывод, что, несмотря на использование преимущественно устной формы языка, берберам удалось создать уникальную письменную традицию.
В статье подробно рассматриваются основные проблемы изучения берберских рукописей, среди которых: (1) требование от исследователя серьезной подготовки в различных областях знаний; (2) проблема доступности текстов, хранящихся в частных коллекциях; (3) необходимость разработки унифицированных подходов к описанию берберских рукописей, их оцифровки и проведения прочих важных мероприятий для обеспечения доступности документов для научно‑исследовательского сообщества.
Особое внимание в статье уделено истории вопроса создания первых коллекций берберских рукописей и их каталогизации. Также отмечены работы ученых, которые внесли качественный вклад в изучение берберских рукописей, большая часть которых еще не открыта и несет в себе значительный потенциал, направленный на сохранение и приумножение берберского культурно-исторического наследия.